Я иду к тебе, сынок! - Александр Никонов

Мамаша, воровато стреляя глазами, притянула парня за рукав и тихо, в ухо, спросила:

– Послушай, касатик, а ты за сколько хочешь взять?

Парень также тихо ответил:

– За пятнадцать полтора кило возьму. Тебе навар пятьдесят процентов. Мало что ли?

– Хорошо, хорошо, касатик, выбирай, какое тебе глянется.

– Вот это, – показал парень на розовую корейку. – Да гляди, не обвесь.

Пока парень не ушёл и гугукал со своёй дочкой, Маша тоже подошла к прилавку. Её корейка вытянула на шесть тысяч. В соседнем киоске она купила булку, прикидывая в уме, на сколько вытянул бы этот вожделенный кусочек, если бы она взяла его по двадцать пять тысяч за килограмм, и ужаснулась – десять тысяч! Вот что значит уметь торговаться!

Уписывая свой отвоёванный кусок, Маша наблюдала за тем, что будет происходить дальше. Мамаша, не моргнув глазом, называла прежнюю цену, и покупатели, морщась, отлетали от прилавка, как срикошетившие мячи. Но вот прямо к прилавку, солидно урча, подкатила иномарка, из которой выкатился небольшого роста «колобок» в кожанке и разноцветных шароварах и подошёл к прилавку. Сзади него словно из-под земли возникли два бритоголовых «каравая».

Мамаша тут же вытянулась в струнку, вытянув крашеные губы в полуулыбку. Вытаскивая из внутреннего кармана куртки небольшой чемоданчик, «колобок» спросил:

– Почём, мать?

– Тридцать, – не моргнув глазом, ответила мамаша.

– Беру всё, – огрызнулся «колобок».

«Все» вытянуло на сто восемьдесят две тысячи, чуть меньше Машиной зарплаты. «Колобок», не глядя на продавщицу, кинул на прилавок четыре купюры по пятьдесят тысяч и проворковал:

– Сдачи не надо, на остальное котиков своих покормишь. Возьми, – приказал он одному из «караваев» и покатился сквозь толпу назад, к своёй машине.

Маша подивилась на психологические приемы покупателя с дочкой и продавщицы, которая в один момент вычислила выгодного покупателя. Нет, она бы так никогда не смогла ни торговаться, ни обманывать. Перекусив, Маша завернула остатки корейки в салфетку и положила в сумку. Гошу она нашла по пышной рыжей шевелюре, возвышающейся среди базарной толпы. «Слава Богу, – подумала Маша, – не придётся искать его по свалкам и помойкам». Гоша стоял у легковой машины, водитель которой сунул в его лапищу деньги, хлопнул дверкой и уехал.

Острый Гошин взгляд сразу высмотрел худенькую Машину фигурку:

– О-о-о, сколько лет, сколько…!

– Ну, хватит, Гошка, придуриваться, у меня к тебе дело.

Гоша развёл руки и заржал:

– Ну, дело я люблю, только не слишком грязное. Ой, погоди, мать, я один секунд.

Он подскочил к подъехавшей «девятке», о чём-то переговорил с водителем и снова подошёл к Маше.

– Слушай-ка, Машуля, мне действительно некогда сейчас, говори, зачем пришла: дело пытать или от дела лытать?

Она ответила:

– Ну, про твои чистые дела я наслышана, а чем ты здесь занимаешься, никак не пойму.

– Да вот, машины охраняю, – весело ответил Гоша. – Ты понимаешь, мать, власти не разрешают делать автостоянку, правила какие-то мешают. А всем давно известно, что чем больше правил, тем больше дорог, чтобы их объезжать. Но ведь люди приезжают на рынок, а машину поставить некуда. Да и ворьё замучило. Вот мы и открыли тут бизнес.

– И помногу зарабатываешь?

– Да нет, так, штук по двести, иногда по триста.

– Не густо, Гоша.

– Не густо, конечно, некоторые и по пол-лимона за день наскребают.

– За день!? – закричала Маша.

– Ну не в месяц же, чудачка ты эдакая. Кто ж за такие гроши месяц будет пахать?!

– А что за бизнес у тебя на помойке?

– Уже и об этом доложили, – с укоризной ответил Гоша. – Да всё просто: рубероидный завод стоит, макулатуру не принимают, а на свалках много бомжиков, они целыми днями в этом мусоре ковыряются, бутылки ищут, а заодно и бумагу в кучу складывают. А чего бомжику надо, ну дашь ему за это бутылку водки да полбатона колбасы – он и рад. Ну ладно, Машуня, давай, говори, что у тебя за дело.

– Видик продать надо.

Гоша пристально посмотрел на Машу:

– То её уговариваешь, словно целочку, а то сама прибежала. Случилось что?

Маша тяжело вздохнула:

– Сама не знаю. Хочу к Сашке съездить. Сейчас вон что на Кавказе твориться, вдруг и его туда засунут. Вобщем, деньги нужны, у меня, как ты понимаешь, своёго бизнеса нет.

– Понятно, ну, надо, так надо. Как скоро?

– Вчера.

– Понятно. Ну, цену ты знаешь: двести зелеными, десять процентов моих.

– Гоша, ты садист! В прошлый раз – помнишь, когда я тебя зубровочкой угощала? – ты говорил совсем другое.

– Верно, тогда и день был другой, и покупатель другой, а теперь дня того нет, и покупатель уже далече, а сегодня это тебе больше надо, а не мне.

Маша поджала свои тонкие губы и дёрнула ноздрями – Гоша знал, что это плохой знак, он успокаивающе положил на её плечо руку, ласково проворковал:

– Да погоди ты, не кипятись. Пивка хочешь?

– Пивка? В этой вонючей забегаловке?

Гоша улыбнулся:

– Обижаешь, мать. Найдём что-нибудь получше. Пошли. Только подожди минутку, я своёму напарнику кое-что шепну на ушко.

Через несколько минут они уже пробирались через орущую, хаотическую, нервную толпу к какому-то красному сараю без окон постройки века эдак девятнадцатого-восемнадцатого. Гоша остановился у обшарпанной железной двери, постучал в неё условным стуком, и она, словно по-волшебству, растворилась. Девушка в бордовом костюме, увидев Гошу, ласково пригласила их войти. Они прошли по длинному коридору с многочисленными дверями и через плотную портьеру попали в небольшой райский уголок.

Полукруглый зал сверкал зеркальной радугой витрин уютного бара, на светлом лаковом паркете стояли гипсовые вазоны с пальмами, а со стен свисали пышные водопады аспарагуса. В зале было с десяток столов с мягкими розовыми овальными креслами, за которыми сидело человек десять клиентов, попивавших пиво из высоких глиняных кружек. Из стереоколонок легким эфиром расплывалась тихая музыка. Гоша показал на угловой столик.

– Проходи вон туда. Я сей момент.

О чём-то пошептавшись с барменом, он вернулся к ней.

– И тебя здесь принимают? – удивлённо огляделась Маша. Он наклонился поближе к её лицу, шепнул:

– Только днём. И то не меня, а деньги. Они, родимые, как ты понимаешь, любые замки открывают.

– Не любые, – начала, было, Маша.

– Ладно, ладно, не любые, – согласился Гоша. – Расслабься, мать, дыши уютом. А теперь послушай расклад. Тот покупатель аппарат уже взял, правда, не фирменный, а западноевропейской сборки. У тебя же «японец», за зеленку возьмут, но уже дешевле, потому что курс бакса растёт, как бамбук после тропического ливня. Поняла?

Девушка принесла две кружки пива и две тарелочки солёных креветок, поставила на стол, с улыбкой спросила:

– Ещё что-нибудь?

– Нет, спасибо, – ответил Гоша и тут же с ней расплатился, похлопав её по руке, когда она полезла за сдачей.

– Чего не понять, – скуксилась Маша, прихлёбывая из высокой зеленой кружки на удивление вкусное и мягкое пиво. А Гоша всё втолковывал:

– Деревянными дадут процентов на десять больше прежнего, так что маракуй сама.

– А проценты?

– Да брось ты, – отмахнулся Гоша, расплескав при этом пиво на своё поношенное пальто. – Нужны мне твои проценты! Это я так, просто у коммерсантов есть такое правило: бесплатной бывает только манна небесная, а каждый труд должен оплачиваться.

– И ты изменишь своёму правилу? – удивилась Маша.

– Ни в коем разе, – запротестовал с улыбкой Гоша, – хоть тысячу рублей, а всё равно с тебя сдеру! Да, слушай-ка, мать, а стоит ли тебе к Сашке ехать, ведь только деньги прокатаешь? Я сам два года отбухал в ракетных войсках, знаю, что ты там ничего не добьёшься.

Маша задумалась, потом покрутила головой:

– Не знаю, может, и так. Но ты бабьего сердца не поймешь, Гоша. Какая-то труба зовёт его в поход, вот кажется мне, что я нужна Сашке, что без меня он сотворит какую-нибудь глупость и пропадёт ни за понюшку. И не отговаривай, меня уже не остановить.

– Да, дело шваховое, – отозвался Гоша. – Послушай, может, тебе сначала в военкомат сходить, узнать, как и что, или в часть его позвонить. Ну, чтобы не ехать впустую. Хотя…

Когда они вышли на улицу, Гоша пообещал как можно скореё принести деньги и растворился в своёй стихии.

6

Обшарпанное, голубовато-поносного цвета здание военкомата издали казалось пустым, но когда Маша подошла к входной двери, она услышала внутри тревожно-истеричное гудение, словно в огромном улье кто-то потревожил пчёл.

В приемной комиссара в один нервный комок спрессовалось человек пятьдесят мужчин и женщин. В первые минуты этот шум и гам напомнил Маше какофонию настраивающегося симфонического оркестра, но постепенно её слух начал выделять отдельные реплики и голоса: